ПОЕДИНОК В БЕРЛИНЕ
Бадигин Михаил Петрович родился 21 октября 1923 года в селе Суруловка Новоспасского района Ульяновской области. До войны учился в школе, работал на почте.
В феврале 1942 года Карасуйским военкоматом Ошской области был призван на военную службу. Боевой путь артиллериста начался 20 ноября 1942 года под Сталинградом. Бадигин прошел с боями через Днепр, Южный Буг, Днестр, Вислу, Одер, освобождал Днепропетровск, Апостолово, Одессу, Тирасполь, штурмовал Познань, Кюстрин и закончил войну в Берлине. В октябре 1944 года во время боев на Магнушевском плацдарме вступил в партию. Имеет три ранения.
Награжден орденами: Красной Звезды, Славы III и II степеней, а Указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 мая 1946 года — орденом Славы I степени.
После войны Бадигин приехал в г. Ош. В настоящее время работает в Ошском обкоме КП Киргизии.
Светало... В лесу просыпались птицы. В деревне пели петухи, а над траншеями нашей пехоты поднимались струйки дыма. Солдаты закуривали спросонья, потягивались. Утро начиналось тихое, мирное. За траншеями стояла батарея 76-миллиметровых противотанковых пушек. Их расчеты готовились к бою и поглядывали то на свой лес, то на тот, что зеленел вдали за скошенным полем. Там были немцы. Оттуда ожидалась атака.
Командир батареи, лейтенант Маслов, показывая на окраину деревни, сказал Бадигину, командиру орудия, что стояло крайним:
— Приготовь там запасную позицию и все прочее... Может понадобиться.
Бадигин одобрил его решение. Запасная позиция при наступлении немцев окажется на их фланге и огонь с нее будет эффективным. Но воевать одному на отшибе от всех не так-то просто. Расчет у Бадигина побывал в разных ситуациях, прошел с боями путь от Сталинграда до Вислы, мог выдержать любое испытание, и все-таки эта задача, которую ставил лейтенант, требовала крайнего напряжения сил. Дело в том, что разведчики только что сообщили новость: у немцев за лесом сосредоточиваются «королевские тигры» и, наверное, сегодня они пойдут в атаку. Фашистское командование хочет во что бы то ни стало ликвидировать плацдармы на западном берегу Вислы, удержать Варшаву — остановить наступление наших фронтов. Так что бой предстоял не из легких...
— Приказано приготовить позицию здесь, — сказал он бодро, когда привел свой расчет на огород крайнего дома.
— «Картошку жалко... — усмехнулся наводчик Гриша Кравченко. Огород буйно зеленел картофельной ботвой. По меже стояли яблони с поспевающими яблоками. Бойцы попробовали яблоки и набрали их в карманы.
— Все равно осыпятся, когда начнется, — разрешил Бадигин.
Через час все было готово. Бойцы оборудовали огневую, сделали ниши для боезапаса и отрыли щели для себя.
В этом районе предполагались оборонительные бои. Шла перегруппировка наших войск, подтягивались тылы, отставшие во время последнего сорокадневного наступления, пополнялся боезапас, а в общем готовились новые мощные удары, которые предусматривались стратегическими планами Верховной Ставки.
Это был Магнушевский плацдарм, вошедший в историю Отечественной войны затяжными тяжелыми боями. На север от него была Варшава. Южнее гремели бои на Пулавском плацдарме.
8 августа 1944 года немцы начали атаку на этом участке ровно в десять часов, после короткого, но мощного артналета. На опушке леса показались «королевские тигры». Рев их двигателей, усиленный эхом леса, оглушал. Казалось, воздух уплотнился, дрожал и давил на уши. Лязгали гусеницы, коротко рявкали башенные орудия, непрестанно строчили пулеметы. Земля тряслась, гудела, осыпались края траншей. За «тиграми» бежали автоматчики.
— Девять, — насчитал Бадигин.
Вначале «тигры» открыли огонь по деревне, там загорелось несколько домов, и дым густыми клубами повалил на наши позиции.
— Хитро придумали, — подумал Бадигин.
Наши пехотинцы кашляли, протирали глаза, но не видели противника, а грохот моторов и лязг гусениц накатывался на них, и казалось — это конец, никакая сила не остановит лавину металла. И вдруг из нашей траншеи выскочил боец. Бросив автомат, он зажал уши и кинулся к лесу. За ним выскакивали другие.
— Стой! — закричал Маслов.
— Назад, славяне, назад! — старшина батареи Шкарупа бросился наперерез, выхватил пистолет, потрясал им над головой. А вокруг рвались снаряды, свистели пули, и солдаты, увидев старшину, который ничего не боялся, остановились.
— Назад, славяне, назад, — повторил он с просьбой, — Танки мы остановим, а с пехотой без вас не справиться. — Назад, братцы!
В это время батарея открыла огонь. Залп разрывов заплясал перед танками. Они неуклюже покачивались и, выплескивая, огненные трассы, надвигались на наши позиции. Некоторые сбавили скорость, видимо не решались идти под разрывы. Этим воспользовались артиллеристы. Под стальной башней переднего танка заклубилось черно-багровое пламя, у соседнего оказалась перебитой гусеница, и он остановился, продолжая стрелять. Второй снаряд поджег его, в небо взметнулся столб пламени.
— Смотрите, славяне! — Шкарупа показывал на «тигры» и подталкивал молодых, необстрелянных солдат к траншеям.
— Бадигин, на колеса! — приказал лейтенант.
Расчет Бадигина прекратил огонь и бегом, взявшись за станины и упираясь в щит, устремился на запасную позицию.
— Наводить по ближнему! — скомандовал Бадигин и, опасаясь, что его могут не услышать, встал рядом с заряжающим. Когда крест на башне обозначился четко, он подал команду, подтверждая ее взмахом руки. Взметнулось пламя из ствола пушки, дрогнул воздух. Танк дернулся и остановился.
Кравченко, не отрываясь от панорамы, радостно воскликнул:
— Есть один! А ну, давай еще!...
Второй танк начал поворачивать на деревню, но тоже загорелся. «Молодец, Гриша», — подумал Бадигин, показывая наводчику на третий танк.
В это время перед орудием разорвался снаряд. Волной орудие сдвинуло. Наводчик упал и, вскакивая, схватился за голову. Его ударило прицелом.
— Заряжай! — крикнул Бадигин, заменяя наводчика.
Немцы стреляли из леса по батарее и по деревне.
Снаряды рвались вокруг. Упал подносчик, и вдруг орудие подпрыгнуло, правое колесо отлетело в сторону, ствол ткнулся в землю и зарылся в нее.
— В укрытие! — приказал Бадигин.
Бойцы перебежали в щели, открыли огонь из личного оружия, отсекая вражеских автоматчиков от танков. А те ворвались на батарею, давили орудия, утюжили щели, но остановились, подорванные гранатами.
Увидев подбитые «королевские тигры», немцы отхлынули назад, их артиллерия замолчала, бой кончился.
Бадигин опустился на дно траншеи, приложился щекой к прохладной глине. У него кружилась голова, жгло плечо. Кровь стекала по рукаву гимнастерки, капала с пальцев.
— Сержант... Миша... — Кравченко, прикрывая ладонью опухший глаз, смотрел на Бадигина вторым глазом, тараща его и как будто не верил, что его командир может быть ранен.
— Товарищи, сюда! — позвал он, а сам все еще рассматривал Бадигина.
Бойцы подняли сержанта, положили на кучу зеленой картофельной ботвы, разорвали гимнастерку, перевязали рану. Бадигину стало неловко перед ними. Он превозмог слабость, приподнялся.
— Надо похоронить товарищей...
Уже вечерело. Было тихо. Из леса слышались голоса птиц, пахло цветами, пестревшими на опушке, и гарью. Похоронив товарищей, бойцы приводили в порядок позиции, пытались отремонтировать орудие Бадигина. Оно было целее других, на нем требовалось заменить колесо, но оказалось, что это невозможно — лопнула ось.
— И не надо, — сказал лейтенант Маслов, — сюда идет замена. Собирайтесь на отдых.
Он был ранен, сильно хромал, опираясь на палку, срезанную в лесу.
— А ты отправляйся в санбат,— приказал он Бадигину.
Бадигин молча кивнул, но когда лейтенант ушел, остался со своим расчетом. На заходе солнца их сменила новая батарея, и в траншеи пришла другая рота пехотинцев.
За этот бой Михаил Бадигин в числе многих своих товарищей был награжден орденом Славы III степени. Рана его оказалась не опасной, скоро она зажила, и он остался на плацдарме. Батарею укомплектовали новыми орудиями, пополнили людьми...
Пополнение составляли солдаты, прошедшие всю войну, вернувшиеся из госпиталей, переброшенные с других фронтов. На их гимнастерках сияли ордена, медали. Бойцы пришли прорывать оборону фашистов, наступать дальше — на Берлин, кончать войну. Прорыв начался 12 января 1945 года. Расчет орудия Бадигина входил в состав стрелковых войск и всегда выдвигался на танкоопасные участки. Недаром полк именовался так длинно: 266 гвардейский армейский истребительный противотанковый артиллерийский Нижне-Днепровский Краснознаменный, орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого. Он уничтожал «королевских тигров» и просто «тигров», самоходки и «пантеры». Полк поддерживал пехоту, когда ей было трудно, и не отставал от нее, когда она наступала.
Представляя старшего сержанта Бадигина к ордену Славы II степени, командир полка подчеркнул именно эту неразрывность расчета орудия и пехоты: «За весь период наступления непрерывно находился со своим орудием в передовых подразделениях пехоты».
...И вот пришел день, когда колеса орудия катились по мощеным улицам Берлина. Штурмовая группа продвигалась вдоль домов, следя за окопами, а расчет толкал перед собой орудие прямо по середине улицы, готовый развернуть его в любую сторону. Улица вела к рейхстагу. На соседних гремели танки, трещали выстрелы, а на этой было тихо. Это настораживало. Пехота чувствует себя плохо, когда тихо. Ожидается засада, удар с фланга, с тыла.
Бадигин с автоматом наготове шел впереди орудия, всматривался в проулки, в подъезды домов, заглядывал во дворы. Грохот боев у соседей мешал слышать своего противника. Многие дома горели, подожженные во время артподготовки, рушились целые стены, звенело стекло, во дворах метались и кричали женщины и дети, но ниоткуда не стреляли, и это была «тишина» угнетающая, страшная, ощутимая нервами.
И вдруг из-за угла полуразрушенного дома показал¬ся ствол. Он выползал, под ним показались гусеницы, потом вся самоходка.
— Стой! — крикнул Бадигин, бросаясь к орудию, и сам, встав за наводчика, повернул ствол на самоходку, стал наводить.
Расчет отбежал на тротуар, пехотинцы замерли, прижимаясь к стенам. Место оказалось таким, что не было ни подъездов, ни ворот, а окна были высоко—не запрыгнуть в них. Все смотрели на самоходку, ожидая, что будет. Она тоже остановилась. Ее орудие разворачивалось на пушку. Секунды решали все. Бадигин успел подумать «нельзя промахнуться» и наводил точно под ствол самоходки. Нервы его напряглись, он перестал ощущать себя, а когда делал выстрел, подумал о пустяке, который неизвестно почему пришел в мысли: «Куда я дел автомат?».
Резко грянул выстрел, и одновременно качнулась самоходка, из нее вырвалось пламя. За ним повалил густой дым, и следом прогремело несколько взрывов, слившихся в гул,— это в самоходке взорвался боезапас.
Пехота бросилась вперед, расчет подбежал к орудию и снова покатил его по середине улицы. Но на перекрестке опять остановились. Из окон двух домов ударили пулеметы, автоматы, завязался бой. Он был недолгим. Подошедшие с флангов соседи ворвались в дома и уничтожили засевших там фашистов.
Это был последний бой Михаила Петровича. 2 мая он с бойцами расчета был в толпе солдат на площади рейхстага, смотрел на купол, на знамя над скульптурной группой, на колонны и на пробоины в стенах, и как все вспоминал, сколько пройдено, что пережито на пути к этому красивому, но чужому зданию.
9 мая 1945 года командир полка, заканчивая описание подвигов Михаила Петровича Бадигина, написал: «За смелость и отвагу, проявленные в боях по овладению столицей фашистской Германии городом Берлин, достоин награждения орденом Славы I степени».
