ОБОРОНА ПЛАЦДАРМА
Осмонов Чынтемир Джакшалыкович родился 5 мая 1923 года в селе Курбу Тюпского района Иссык-Кульской области. На военную службу был призван Тюпским военкоматом 20 сентября 1942 года. Воевал на Воронежском, Степном 2 и 1 Украинских фронтах. Освобождал Украину, сражался под Яссами, на Сандомирском плацдарме, брал штурмом города Ченстохов, Оппельн, Мускау, Дрезден. В последние дни войны освобождал Прагу. Пять раз ранен.
За отвагу и мужество, проявленные в боях, командованием 5 гвардейской армии Осмонов награжден орденами Славы III, II степеней и двумя медалями «За отвагу». Указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 мая 1946 года он награжден орденом Славы I степени.
В наши дни полный кавалер ордена Славы работает в совхозе «Каракол» Тюпского района.
Кончалась зима 1945 года. Бои шли на Одере.
Ночью стрелковый полк, в котором Чынтемир воевал минометчиком, мощным броском занял городок и небольшой плацдарм на левом берегу Одера. Но утром танки противника оттеснили нашу пехоту. У водокачки, на крохотном плацдарме, остался один минометный расчет. В тумане фашисты не заметили его, а когда наша артиллерия открыла огонь, отошли. Расчет остался на плацдарме.
Местность была удобной: впереди насыпь дороги, обсаженная каштанами, слева — водокачка, прикрывающая с фланга, справа — открытая лужайка, по которой расчет мог вести прицельный огонь, кругом кустарник.
Отойдя за насыпь, гитлеровцы думали сорвать форсирование реки, не выходя на берег. Но туман мешал и тем, и другим. Одни не знали, какие силы остались на плацдарме, другие не видели, какие силы за насыпью.
Командиром минометного расчета был старший сержант Бритченко. Он поднялся на водокачку и увидел обстановку.
В молочной пелене тумана за насыпью спешно закреплялись фольксштурмовцы. Дальше на окраине рощи стояли бронетранспортеры, готовые атаковать плацдарм, а за речкой громоздились дома города с высокими крышами, острыми шпилями кирх. Там находились наши. Лед на речке был взломан снарядами и минами, кое-где на льду чернели трупы.
Бритченко позвал Чынтемира, показал на местность:
— Интересная будет война.
— Почему?— спросил Чынтемир.
— Отступать некуда, лед поломали.
— Я мины видел. Тридцать ящиков будет.
— Где?— удивился Бритченко.
— Под лестницей...
Бритченко побежал вниз и, увидев ящики с вражескими минами, заулыбался.
— Черт возьми! Как раз нашего калибра! Можно воевать,— он подозвал остальных из расчета и объявил:
— Слушай задачу: будем держаться. Наши скоро начнут форсировать реку. Плацдарм нужен. Ясно?
Расчет занял огневую позицию в кустарнике под стеной водокачки, выставил наблюдателя и ожидал боя. Все сидели около миномета, тихонько разговаривали.
— От миномета не отходить,— предупредил Бритченко.
Бойцы переглянулись, помолчали — вроде не одобрили решение командира, а потом подносчик, не способный сидеть молча, обратился к Чынтемиру:
— Не пойму я никак одного: каким путем ты из авиации попал в минометчики?
Все ожидали смешного, уже улыбались, но Чынтемир ответил серьезно:
— После ранения сказали: прыгать нельзя, а я в воздушном десанте был.
Шутки не получилось. Все заметили, как нахмурился Чынтемир и поняли, что ему вспомнилось не смешное. Они были моложе его всего на год — на полтора, но он сумел намного опередить их в военной биографии. Его участие на Воронежском и Степном фронтах, в форсировании Южного Буга и Днестра, в сражениях на Сандомирском плацдарме, под Ченстоховой, его медали «За отвагу», ордена Славы — неожиданно сказали о нем что-то новое, до этого неизвестное, и расчет настроился на серьезный лад.
— Да-а,— протянул ездовой Шурман...
Вокруг стало светлей. Солнце, прорываясь сквозь пелену облаков, заиграло в ряби на реке. Заискрился иней. С крыши водокачки падали вспыхивающие голубыми огоньками капли. И даже зачирикали воробьи.
— Когда мин много — хорошо,— проговорил Чынтемир,
— А что, ты и без мин воевал?— спросил ездовой.
Чынтемир кивнул, но при командире расчета не стал рассказывать, тот мог это сделать лучше.
— Было такое дело,— отозвался Бритченко, когда на него оглянулись,— на Днепре было. Тоже так же с ходу переправились, а дальше не берет. Пехота залегла. Фашисты из пулеметов строчат, а у нас мин нет. Чынтемир тогда подносчиком был. Ну, и пошел на левый берег... Пять раз ходил...
— Да-а...— опять протянул ездовой.
— Под огнем, не по тишине,— добавил Бритченко.
Все потихоньку посмотрели на Чынтемира, но больше никто ничего не сказал. Зачем? Все отлично представляли, как «ходить на тот берег», и не стоит произносить какие-то слова — они только смущают того, о ком говорится, и того, кто говорит.
А день распогоживался. К полудню зазвенела капель, загалдели воробьи, помокрел снег, почернели каштаны и с насыпи зазмеились рыжие ручейки.
Весна — не весна, а оттепель дружная. Чынтемиру вспомнилось Прииссыккулье — родные склоны гор. Весной по ним шумят талые воды и следом начинает зеленеть трава, а на солнцепеках кострами загораются поляны тюльпанов. «А-ай, когда увижу?» — подумал он, ощутив такую тоску, что, кажется, уловил запах весенних гор. Нельзя назвать его детство счастливым. Отец умер рано, у матери на руках осталась большая семья. Юность тоже прошла не радостно — рано начал работать, не было возможности учиться в старших классах, и все-таки все самое дорогое, самое волнующее осталось там — далеко в Киргизии, на берегу голубого Иссык-Куля.
— А может быть, ничего и не будет? Мы на нейтральной полосе?— удивленно высказался ездовой, чуть не задремавший на солнцепеке.
И словно отвечая ему, за насыпью загудели бронетранспортеры. Расчет вскочил, занял места. Бритченко убежал на водокачку, решил командовать оттуда. А бронетранспортеры гудели и гудели, как самолеты, набирающие высоту.
— Похоже, что пять штук,— сказал Голышев. Он уже держал в руках мину, был готов опустить ее в ствол. Ониско присел у лотка, приготовился подать вторую. Чынтемир ждал команды, чтобы навести миномет. Нашли работу и Шурману—поставили его подносчиком помогать Ониско.
Бритченко посмотрел с водокачки на своих бойцов. Перевел взгляд в сторону нараставшего шума и увидел, как передний бронетранспортер нырнул под мост насыпи и выскочил на лужайку.
«Мост надо обвалить»,— подумал Бритченко и подал первую команду. В ту же секунду с легким хлопком мина улетела к цели. Расчет действовал слаженно.
Ониско подавал, Голышев заряжал, Чынтемир наводил. И мина за миной летели туда, где командир хотел видеть их разрывы. Первый бронетранспортер, описав полукруг, встал. Второй застрял под обвалившимся мостом. Выскочившие из машины фашисты, не открывая огня, убежали за насыпь, там стояли еще бронетранспортеры. Они открыли огонь, но не по плацдарму, а по городу, предполагая, что мины прилетели оттуда. Расчет затаился, ожидал, что будет дальше.
— Надо ожидать атаку,— сказал Бритченко, когда спустился вниз,— фольксштурмовцы что-то зашевелились.
— «Максим» бы сюда...— проговорил ездовой. Он достал свой автомат, приготовился стрелять, но покачал головой:— Одним диском много не сделаешь...
На солнце наплыло облако. Стало пасмурно, и сразу же почувствовался морозец. Снег под ногами захрустел, перестала звенеть капель. А за насыпью слышались приглушенные голоса. Гитлеровцы скапливались для атаки.
Бритченко скомандовал, засвистели мины, за насыпью поднялись взрывы. Они бежали вдоль каштанов вправо и возвращались. Уходили от насыпи в глубину и опять приближались к ней. Там затрещали пулеметы, ухнули орудия — шум нарастал, в него вплелся рев бронетранспортеров. Те уходили из-под обстрела и словно уносили с собой шум. Фольксштурмовцы откатывались от насыпи к роще...
Расчет снова затаился. От миномета валило жаром, ствол был фиолетовым.
Раздразнили...— сказал Голышев, прислушиваясь к далекой стрельбе орудий. Это начала работать вражеская артиллерия. Она обстреливала окраину города и реку. Снаряды шелестели над головами, и расчет со страхом ожидал попадания в водокачку. Тогда осколки и кирпичи засыпят, придется уходить на другое место, а нигде нет такой маскировки, нигде не удержаться при повторной атаке.
Наша артиллерия ответила, подавила фашистскую, и снова наступила тишина.
— До ночи не сунутся,— сказал Шурман.
Бритченко пошел на водокачку посмотреть, что делается за насыпью, но не успел он подняться, как на лужайке появились немцы. Чынтемир заметил их первым и, не ожидая команды, открыл огонь. Фашисты залегли. Потом ползком убрались за насыпь. Но теперь они поняли, откуда их обстреливали таким прицельным огнем. Минут через пять заговорили их минометы. Бритченко приказал укрыться в водокачке. Ее толстые стены спасли расчет.
Обстрел длился полчаса, Бритченко засек четыре миномета и решил подавить их. Огонь открыли с невероятной скорострельностью. Пять-шесть мин на одном прицеле, потом такая же порция на втором, на третьем и на остальных, потом — бегом в укрытие.
Немцы были ошеломлены. Они ясно видели одинокий расчет; перепахали снег с землей вокруг водокачки, и вдруг на их головы опять посыпались мины с точным прицелом.
— За мной, под насыпь! — закричал Бритченко, когда расчет еще не закончил стрельбу.
Его поняли. Бросились прочь от водокачки. Ездовой Шурман и Ониско уносили ящики, как будто вытаскивали их из горящего дома.
— Скорей, скорей...— поторапливал Бритченко.
По водокачке ударили орудия, минометы. Ее крыша слетела, как сбитый зонтик. В стенах появились бреши, внутри загорелась деревянная лестница.
— Скоро рванут мины,— сказал Голышев,— жаль, там их много осталось.
Ахнул взрыв. Одна сторона башни обвалилась, кирпичи смяли лестницу, сбили пламя. Водокачка зачадила.
— Теперь опять туда! — приказал Бритченко, когда канонада смолкла.
Расчет бегом вернулся к водокачке, расчистил площадку для плиты, установил миномет, приготовился.
— Вроде в кошки-мышки...— пошутил Ониско.
— Вроде Володи, наподобие Фомы.., — отозвался Голышев. Он был злой, по его лицу текла струйка крови из рассеченной брови. Другие все — тоже были исцарапаны осколками, и никто не засмеялся от шутки ездового.
Мин осталось меньше половины. Всем было ясно: гитлеровцы поняли, кто мешал им занять плацдарм. Теперь, считая, что расправились с расчетом, пойдут занимать рубеж, чтобы не дать форсировать реку.
Уже вечерело. Солнце путалось в облаках. Дул холодный ветер. Подмораживало. На реке появилась шуга, ее стягивало в льдины, а льдины спаивались в поля. Чынтемир поглядывал туда и думал: «Этот лед не пустит пешком, а лодки не пройдут. Только утром придет пехота». Он подсчитал оставшиеся мины, прикинул в уме, сколько времени можно держаться, и сел в сторонке, пытаясь представить, что будет потом.
— Держаться будем,— угадывая его мысли, сказал Бритченко.—Нас пятеро. Все национальности тут: я —украинец, ты — киргиз, Голышев — русский, Ониско — поляк, Шурман — еврей, значит полный интернационал, и если это наш последний, то решительный бой. Ясно?
— Конечно, — за всех ответил Чынтемир.
Вечерело быстро. Снеговые тучи скрывали закат.
Речка темнела, шуршала, сковываясь льдом. За насыпью было зловеще тихо.
Бритченко пополз туда и через несколько минут вернулся бегом.
— Открыть огонь!— приказал он шепотом. Расчет вскочил.
— Беглым, по площади!
Взрывы осветили каштаны. Морозный воздух разорвался от выстрелов. Крики за насыпью слились в гвалт, и там трещали пистолетные выстрелы в тех, кто в панике перед «мертвецами» ринулся назад.
Гитлеровское командование еще до Одера издавало приказы расстреливать отступающих, и теперь выстрелами гнало своих солдат в атаку. Но огонь минометов поставил перед ними вал взрывов, и атака снова захлебнулась.
Наступившая тишина, казалось, звенела в ушах. Чынтемир прочищал уши указательными пальцами и боялся, что больше ничего не услышит. А темнота наваливалась такая, что исчезала грань между небом и землей... Расчет уходил из развалин водокачки. Теперь ночь маскировала его везде, а на развалинах могли накрыть мины. И в самом деле, скоро туда обрушились мины. Фашисты сравнивали с землей то место, откуда их обстреливал «призрак».
Расчет расположился на совершенно открытой лужайке и опять встретил огневым валом крадущиеся цепи врага, и опять ушел из-под обстрела, когда на лужайку полетели фашистские мины. Так продолжалось до глубокой ночи. А утром с этого крохотного плацдарма ударило десяток минометов, и в атаку пошли батальоны сорок четвертого гвардейского стрелкового полка.
Расчет Бритченко не участвовал в наступлении. Его отправили на отдых. А миномет бросили, как негодный. А потом на них командир полка писал представления к наградам и удивлялся, как они пятеро целые сутки удерживали плацдарм, на который наступало до двух рот пехоты при поддержке минометов, артиллерии и бронетранспортеров.
Из-за реки в городе видели этот плацдарм, но никто не думал, что там закрепился один минометный расчет, предполагались силы до взвода и собирались помочь им с наступлением темноты.
«...А что дальше? — пишет Бритченко, вспоминая о боевом пути, пройденном вместе с Осмоновым. — Дальше были тяжелые бои под Бреслау, где каждый подвал был дзотом, и приходилось выкуривать фашистов их же «фаустами». Каждый из нас носил их при себе — иначе было нельзя. Потом мы прорывали главную полосу обороны в районе Мускау на реке Нейсе. Через день штурмовали вторую полосу обороны у города Вейсвассер. В этих боях наводчик Осмонов повоевал здорово. Сколько он там фрицев уложил,— в наградных писалось, это я не помню. Командир полка, подполковник Гуцалюк, нас тогда поздравлял. Потом на Дрезден пошли, взяли, оттуда пошли в Чехословакию на Прагу. Хорошо помню, когда пришли в Чехословакию, мой наводчик Чынтемир Осмонов на третий или четвертый день стал полным кавалером ордена Славы. Войну он закончил командиром минометного расчета, а я после ранений был уже нестроевым».
